Постсоветская Россия между демократией и авторитаризмом

Критика сравнения ельцинского и путинского периодов из исторической перспективы

Вопрос о том, где находится сегодняшняя Россия на шкале демократия-автократия, кажется исчерпанным. В дюжинах книг и сотнях статей последних лет высказывались различные взгляды по этому поводу. Утомление от дебатов по этой проблематике настолько велико, что иногда ставится под сомнение смысл данной дискуссии как таковой. Иногда при этом высказывается мысль о том, что поскольку Россия – «самобытная цивилизация», она должна идти «своим», «собственным» или даже «особым» путём к демократии, и нельзя ожидать, что российская политическая система сможет за несколько лет достичь того уровня развития, на достижение которого западным государствам потребовались десятилетия, если не столетия. Некоторые комментаторы заходили так далеко, что предлагали создание специфически «российской» дефиниции демократии.[1]


Достижения ельцинского периода

Как с историко-философской, так и с политико-прагматической точки зрения эти аргументы на первый взгляд кажутся небезосновательными: действительно, существуют различные формы демократии (президентские, парламентские и т.д.), а создание действующей демократии, бесспорно, является сложным и длительным процессом. При ближайшем рассмотрении подобная аргументация, однако, оказывается уязвимой в том смысле, что она противоречит некоторым простым эмпирическим данным, а именно ряду неоспоримых фактов новейшей российской истории. В вышеупомянутых рассуждениях зачастую умалчивается, что в конце ХХ века Россия во многих отношениях уже «наверстала упущенное» в отношении либерализации и демократизации своего общества. Иными словами, на пороге нового века Россия уже соответствовала нескольким критериям, наличие которых делало возможным классифицировать её как частичную или раннюю демократию не только в специфически «российском» смысле этого слова (как бы оно не определялось), но и в общем смысле этого термина, как он понимается в международной политической науке.

В конце девяностых, перед самим приходом Путина к власти, не только российская экономика перешла на траекторию роста, который, с некоторыми колебаниями, продолжается вплоть до сегодняшнего дня. Также, политическая система РФ в этот момент находилась на пути к консолидации и показывала, как с исторической, так и со сравнительной точек зрения, значимые результаты. Как хаотичные 90-ые, в конечном счёте, заложили основу для впечатляющего экономического скачка, так и зачастую анархические политические процессы ельцинского периода привели, в конце концов, к возникновению ряда институтов, организаций и процедур, которые, по крайней мере, с точки зрения демократической теории, были достойны сохранения и дальнейшего развития. К этим результатам, достигнутым к концу девяностых прежде всего относятся:

1. относительно плюралистический спектр более или менее независимых от правительства (т.е. Кремля) электронных и печатных СМИ,

2. ряд протопартий с бόльшим или меньшим укоренением хотя бы в некоторых регионах,

3. все ещё хрупкое и часто неэффективное гражданское общество, самосознание которого, однако, росло с каждым годом,

4. растущий профессионализм в формировании и работе обеих палат российского парламента, а также

5. ещё слаборазвитый и зачастую противоречивый, но уже существующий в своих основных чертах федерализм.

В результате этих тенденций к концу последнего десятилетия прошлого века образовалась относительно открытая общественная атмосфера. Хотя западные новые веяния воспринимались с определённым скепсисом, всё же хорошо известные и в Западной Европе или Северной Америке конфликты между государством и личностью, центром и провинцией, федеральной, региональной и местной властью, трудом и капиталом, церковью и обществом, а также споры партий различного спектра решались ежедневно скорее с растущей, нежели со снижающейся открытостью и всё более компетентно. Правда, эти конфликты в конце 90-х, с западной (да и российской) точки зрения, зачастую происходили в, мягко говоря, необычной манере. Тем не менее, складывалось впечатление, что Россия медленно, но упорно преобразовывается в полиархическое государство, т.е. в страну, которой «правят многие», где существуют конкурирующие общественные модели, а противостояние интересов различных социальных групп решается с возрастающим подключением активных слоёв населения.


Путинская ревизия

В области экономических реформ Путин в большой мере принял и развивал ельцинское наследие – налицо была динамика развития новых рыночных отношений после дефолта 1998 г. Но большинство вышеперечисленных политических завоеваний девяностых в новом десятилетии были им пересмотрены или ликвидированы. Вот важнейшие из путинских политических ревизий:

1. Заслуживающие этого названия средства массовой информации, т.е. имеющие своей аудиторией широкие слои населения телерадиопрограммы и печатные издания, в большей или меньшей степени унифицированы, находятся под прямым или опосредованным контролем Президентской администрации либо Правительства РФ и де факто занимаются односторонней, беспрерывной, ежедневной, круглосуточной избирательной кампанией в пользу Путина и Медведева. Относительно свободно имеют возможность действовать лишь те средства информации, которые не имеют массовой аудитории, как, например, мелкие печатные или интернет издания, интеллектуальные телепрограммы, научные журналы или отдельные радиостанции.

2. Ещё во времена Ельцина слаборазвитая многопартийная система была подорвана путинскими «политтехнологами» с помощью ловкой комбинацией целенаправленных модификаций её законной основы с манипуляцией информационных и финансовых потоков. В конце концов это привело к фактическому восстановлению однопартийной системы, при которой «партия власти» – «Единая Россия», во главе с Путиным – почти полностью определяет ход законодательного процесса. Некоторые другие представленные в Государственной Думе партии существуют только благодаря намеренной терпимости по отношению к ним со стороны Кремля и Правительства. Эти партии выполняют функцию «фигового листка», т.е. для поддержания фасада некой демократичности российской политической системы. Кроме того, в некоторых существенных аспектах их политического дискурса, как, например, в оценке роли России и роли Запада во всемирной истории, сложившейся сегодня политической ситуации, понимании России, в первую очередь, как «великой державы», - эти партии не отличаются ни друг от друга, ни от путинской партии. Партийный спектр (если вообще стоит употреблять такую терминологию) путинской России представляет тем самым некую конструкцию, которая напоминает «Национальный фронт» бывшей Германской Демократической Республики, который Путин хорошо знает со времён проведенных им в Дрездене лет в качестве резидента КГБ.

3. Хотя официальное название страны «Российская Федерация», сегодня о фактическом федерализме, подобном государственным структурам Германии, США или Швейцарии, не может быть и речи. Политическая власть по всем важным вопросам как национального, так и регионального (и все чаще даже местного) значения снова сконцентрирована в Москве. О каком-то существенном разграничении государственных полномочий имеет смысл дискутировать только в отношении относительной власти Кремля и Белого дома, т.е. Президентской администрации, с одной стороны, и Правительства РФ, с другой. На самом деле, Россия снова превратилась в унитарное государство, что подтверждается высоким значением, которое придается путинской концепции «вертикали власти» в российском политическом дискурсе. (Непринужденное использование в России понятий «федерация» или «федерализм», например, когда идёт речь об официальном названии страны, напоминает переосмысление этого и других терминов в т.н. «Советском Союзе», который, конечно же, не был ни «советским» - советы не играли никакой реальной политической роли во время почти всей истории СССР, ни «союзом» - в смысле образования, сравнимого с США или ЕC.)

4. С фактическим исчезновением многопартийной и федеративной систем связана также дальнейшая потеря значения уже при Ельцине не очень влиятельных палат Федерального Собрания, т.е. Государственной Думы и Федерального Совета. Роль этих институций в политическом процессе сегодня напоминает скорее функцию, которую выполнял Верховный Совет в Советском Союзе, нежели роль парламента в тех странах, которые общепринято считать демократиями.


Ельцинское правление как переходный режим

Те немногие из русских «патриотически» настроенных наблюдателей, а также некоторые западные авторы, считающие себя «знатоками России», которые вообще признают реальность путинской политической нетерпимости и лишение им смысла понятия «разделение властей», часто указывают на то, что и ельцинская эра не представляла собой по-настоящему демократический период российской истории. С этим нельзя не согласиться. Ельцин способствовал как экономической, так и политической либерализации России (хотя и здесь необходимо отметить, что во многих случаях он просто оставил в неприкосновенности свободы, достигнутые ещё при Горбачеве). Но первый президент России был, в некотором смысле, скорее популистским автократом, нежели последовательным демократом – что собственно не удивляет ввиду его политической биографии в аппарате КПСС. Правда, атмосфера в ряде областей российской общественной жизни девяностых, например, в парламентах разных уровней, СМИ, партийной системе или высшем образовании, была довольно плюралистической. Однако в некоторые решающие моменты новейшей постсоветской истории процесс народного волеизъявления и при Ельцине подавлялся или управлялся сверху. Известные примеры тому – кровавый роспуск Съезда народных депутатов РСФСР в 1993 г., использование «административного ресурса» во время президентской кампании 1996 г. или «возведение на престол» Владимира Путина в 1999-2000 гг. Эти и другие эпизоды показали, что Ельцин, несмотря на свою политическую терпимость и продемократическую риторику, в вопросах сохранения своего личного влияния и защиты его т. н. «семьи» (которая включала также друзей и других соратников первого Президента РФ) не был намерен принимать вызов настоящей политической конкуренции и соглашаться на реальный общественный контроль. Кроме того, во многих российских субъектах федерации, прежде всего в автономных республиках национальных меньшинств РФ, но также и в ряде исконно русских областей, существовавшие в 90-х годах региональные политические подсистемы напоминали скорее феодализм, чем демократию.

В виду этого, популярный аргумент в сегодняшней России, а также среди определенных «пророссийских» западных обозревателей, звучит следующим образом: неоправданно уделять столько внимания и придавать такое значение дефицитам демократии в путинской России, как это делается среди большинства западных обозревателей и некоторых российских критиков Путина. Хотя в России сегодня действительно нет настоящей демократии, но её никогда и не было – так представляется основная мысль, которая кроется за аргументацией этих «русофилов». В подобного рода апологетике путинской рецентрализации, однако, часто не просто замалчивается, что уровень политического плюрализма в ельцинском периоде (да частично уже при Горбачёве), несмотря на указанные недостатки в действиях первого российского Президента, был значительно выше, нежели сегодня.


Несопоставимость ельцинского и путинского исторических этапов

Ещё большим пробелом схематичного уравнения путинской России с предыдущим периодом является то, что в сопоставлении роли Путина и Ельцина в эволюции российской демократии, на самом деле, затрагиваются два различных в их историческом значении отрезка развития постсоветской политической и общественной системы. Период правления Ельцина совпал с революционной и поэтому «естественно хаотичной» стадией трансформации российского политикума. К концу 1991 г. советская система оказалась изжитой и воспринималась значительной частью как элит, так и общества в целом, как неисцелимая. На таком фоне революции – или, в понимании некоторых уважаемых аналитиков, контрреволюции – уже нельзя было избежать, хотя российский общественный дискурс тогда решил и до сих пор продолжает классифицировать изменения 90-ых всего лишь как «реформы». На самом же деле, настоящая революция началась еще при Горбачёве, о чём говорит немало пролитой крови на территории СССР уже в 1989-1991 гг. На долю преемника Горбачёва в Кремле, в любом случае, пришлась бы историческая задача совершить эту глубочайшую трансформацию политики, экономики, культуры и государства России – со всеми её болезненными последствиями.

В противоположность Ельцину, Путин пришёл к власти тогда, когда возникшая из хаоса предыдущего периода система политических и экономических взаимоотношений уже начинала свою консолидацию. Кроме того, вырисовавшийся новый общественный строй начала нового века извлекал импульсы для своей стабилизации из стремительного роста мировых цен на энергоносители и воспоследовавших растущих вливаний твёрдой валюты в государственную казну и внутриэкономический оборот.

Существовавшие и при Ельцине значительные демократические дефициты в российской политике можно рассматривать как «детские болезни» формирующейся полиархической правительственной системы только что вышедшей из Советского Союза России, т.е. в чём-то естественные изъяны процесса создания нового общественного строя. К тому же, при оценке бесспорных недостатков ельцинского правления, к примеру, 1993, 1996 и 1999-2000 гг. нужно принимать во внимание перечисленные достижения 90-ых в отношении либерализации и институционализации новой российской политической системы. Прежде всего, это касается указанной начинающейся профессионализации работы СМИ, парламента и федеративной системы.

В отношении президентства Путина исторический контекст представляется значительно менее сложным, чем в 90-х. Говорить о некоем «детстве» новой России к началу 21-ого века уже неуместно. А своего рода «зачёт» минусов и плюсов подобный упомянутому выше касательно ельцинских демократических достижений и автократических упущений неприменим к путинскому правлению. Здесь, по крайней мере с точки зрения демократической теории, – одни «минусы».

Конечно, многие российские и некоторые западные наблюдатели придерживаются мнения, что путинская рецентрализация государственной власти была необходимой ценой за стабилизацию страны. Но этому противоречит начавшаяся после обвала рубля в августе 1998 года и назначения Евгения Примакова премьер-министром консолидация как экономической, так и политической системы страны. Эти тенденции можно было наблюдать ещё до официального вступления Путина во власть в качестве исполняющего обязанности Президента РФ 1-го января 2000 г. Очевидно, что государственные и общественные структуры, которые Ельцин оставил после себя Путину в начале нового столетия никак нельзя назвать идеальными. Но казавшаяся в начале 90-х вполне насущной угроза возможного распада страны или гражданской войны, была за время ельцинского правления уже устранена. Ельцин принял в 1991-ом году государственную структуру, которая была хрупкой и, как позже выяснилось, настолько нежизнеспособной, что её окончательный коллапс в 1993 году повлёк за собой человеческие жертвы. В противоположность этому, Путин унаследовал от Ельцина государственное устройство, которому было еще далеко от оптимального, но которое во многих аспектах оказалось более или менее работоспособным, и, с формальной точки зрения, существует до сегодняшнего дня. Переломный пункт российская экономика прошла еще в 1999-ом году. Впоследствии, она успешно развивалась бы и без путинской «вертикали власти». На такую мысль наводит, например, аналогичный стремительный подъём экономики «хаотичной» (в российском видении) Украины в новом веке, которая в достижении своих сопоставимых результатов умудрилась обойтись как без каких-либо значительных собственных энергоресурсов, так и без некой «вертикали власти» и которая, к тому же, одновременно провела ещё одну «революцию». Да и вообще, экономики большинства постсоветских стран росли во время президентства Путина – некоторые ещё более стремительно, чем российская – на фоне менее разнообразного богатства полезными ископаемыми по сравнению с Россией. В виду этого ряд признанных специалистов в области посткоммунистического пространства, как, например, известный профессор Стэнфордского университета Майкл Макфол, предполагает, что российская экономика без путинских интервенций в российскую экономику (вроде расчленения ЮКОСА), возможно, развивалась бы ещё более успешно, чем это было при Путине.


Путинское правление как упущенный исторический шанс России


В заключение сравнение достижений и упущений президентских периодов Ельцина и Путина вне исторических контекстов их правления является неудачным, по крайней мере, в двух отношениях. Так как ещё до прихода Путина к власти в России появились признаки социальной стабилизации, второй Президент РФ в момент своего «престолонаследия» извлёк выгоду не только из экономической конъюнктуры на то время уже более или менее функционирующей российской рыночной экономики (которая, необходимо ещё раз подчеркнуть, как таковая, была в основном создана при Ельцине). Многие из тех основополагающих шагов реформирования советской политической и общественной систем, которые оказались неизбежными после распада СССР, были большей частью сделаны ещё до вступления во власть Путина – даже если эти реформы и не были доведены до конца, и при их проведении допускались значительные ошибки. Безусловно, вступая во власть, Путин принимал большое количество «недоделок» – не в последнюю очередь нерешённый конфликт с чеченскими сепаратистами (на волне насильственного «решения» которого, стоит добавить, он приобрёл свою изначальную популярность). Но те проблемы и сложности, с которыми Путин столкнулся, став премьером в 1999 г., всё же не идут ни в какое сравнение с вызовами, с которыми столкнулся Ельцин, встав во главе РСФСР в 1991 г. В то время, как первый российский президент после августовского путча во многих отношениях должен был начинать с нуля, спустя почти десять лет Путин получил в наследство хотя и скорее плохо, нежели хорошо функционирующие, но всё-таки уже существующие в своих основных чертах правительственный и экономический механизмы, стабилизировать и консолидировать которые и было его исторической задачей.

К началу правления Путина отчасти казалось, что новый российский президент осознает эту историческую роль. По крайней мере, на тот момент риторика Путина была на удивление продемократической. В последующие же годы реагирование Путина на внешние и внутренние вызовы России, как, например, его интерпретация «оранжевой революции» в Украине или его выводы из трагедий в Беслане, дали понять, что основные цели Путина отличаются от намерений Горбачева или Ельцина. При всех их недостатках, «перестройка» Горбачева и «реформы» Ельцина были направлены на то, чтобы способствовать более активному влиянию населения на политическую жизнь и государственное управление. Путин же в основном занимался возведением новых барьеров между государством и обществом, хотя, нужно признать, делал это в основном с помощью иных методов, нежели тех которыми пользовались в СССР. Советская власть препятствовала оппозиционной деятельности или подавляла её довольно примитивными методами. В путинской России, напротив, эффекты от подобной деятельности умело нейтрализуются с помощью изощрённого ограничения общественного радиуса действия и умелой эскалации противоречий внутри политической оппозиции, журналистского сообщества и критически настроенных неправительственных организаций. При этом стратегия официальной легитимации этих манипуляций варьируются от её открытой привязки к автократическим традициям в политической культуре России (новая «Византия»), с одной стороны, до упорного настаивания на праве русских иметь свою собственную, «российскую» форму демократии, которая функционирует иначе, нежели «западная», с другой.

Яркое выражение последних стремлений – это концепция «суверенной демократии», введённая подручным Путина, Владиславом Сурковым. «Суверенная демократия» имплицирует якобы необходимую защиту политической системы России от негативных заграничных влияний с помощью управления «сверху» внутрироссийской политической конкуренцией. Таким образом, данный термин напоминает скорее такие конструкции, как «советская» или «народная демократия», используемые в советском блоке до конца восьмидесятых, нежели придаваемое ему значение особой формы полиархии.

Хотя Россию при Ельцине и при Путине объединяет то, что в отношении обеих этих фаз развития российского государства нельзя говорить о полноценном политическом плюрализме, тем не менее, оба эти периода принципиально различаются своим местом в российской истории и различным видением будущего развития страны. Ельцинская Россия характерна своим революционным контекстом и многообразием своих трансформации, т.е. синхронностью политических, экономических, государственных и культурных преобразований, а также своей более или менее прозападной ориентацией. Поэтому ее можно назвать «прото-» или «полудемократией». Путинская Россия, напротив, носит реставрационный характер и её определяющим признаком является растущая антизападная ориентация. Поэтому эту систему стоит классифицировать как «пара-» или даже «псевдодемократию». Иными словами: в то время как ельцинская политическая система может рассматриваться с точки зрения демократической теории как слаборазвитая, путинская Россия кажется сбившейся с пути, если не анахронистической страной – особенно на фоне успехов демократизации других европейских членов бывшего советского блока, не в последнюю очередь исторически тесно связанной с Россией Украины.

Этот вывод ещё более печален ввиду того, что Путин, в отличие от своего предшественника Ельцина или украинского коллеги Ющенко, в течении своего президентства располагал всё бόльшими финансовыми средствами, которые поступали в государственную казну благодаря постоянному увеличению мировых рыночных цен на энергоносители с 2000 г. Казалось даже, что во время путинского правления существовала некая странная взаимосвязь между растущим богатством россиян и сокращением их возможностей контролировать власть. В то время как Ельцин во времена глубоких общественных кризисов, болезненных экономических реформ и низких мировых цен на энергоносители сумел сохранить или продолжить завоевания Горбачева в отношении либерализации и демократизации, Путин, во времена относительной социальной стабильности, значительного экономического роста и удивительного бюджетного профицита, ликвидировал многие из этих достижений.

На фоне частичного возврата сегодняшней России к положению дел при Советском Союзе (однопартийная система, смешение государственных и экономических структур, конфронтация с Западом и т.д.) возникает вопрос: зачем русские вообще развязали и пережили болезненный трансформационный процесс начавшийся в 1985 г.? Если ситуация сегодня возвращается в прежнюю колею: не являлись ли тогда старания восьмидесятых и страдания девяностых во многих отношениях бессмысленными?

По этим причинам поверхностное сравнение успехов и достижений в вопросах демократизации во время ельцинского и путинского исторических периодов вводит в заблуждение. Ельцинская Россия не была, разумеется, консолидированной демократией. Это было бы невозможным ввиду очевидной новизны постсоветских политических институций и на фоне количества, а также масштабов проблем в новообразовавшемся российском государстве 1991 г. Постельцинская Россия, напротив, уже проделала ряд важных трансформационных шагов, получив реальный шанс в дальнейшем преобразоваться в развитую демократию. По крайней мере, некоторые конституционно-правовые основания для этого были заложены, а экономические условия тому благоприятствовали. Несмотря на эти обстоятельства Путин не стал заниматься дальнейшим развитием российского политического плюрализма, а наоборот, ликвидировал без особой на то нужды значительные демократические достижения девяностых и даже некоторые успехи Перестройки позднего советского периода. Таким образом, Путин упустил историческую возможность для России преодолеть некоторые существенные патологии её государственного устройства, которые уже привели к краху как царской, так и советской империй. Поэтому, можно предположить, что будущие историки – в противоположность популярным на данный момент в России и частично на Западе общим местам – будут оценивать роль Ельцина более позитивно, а вклад Путина – более критично, нежели это происходит сегодня. Можно даже ожидать, что однажды назначение Ельциным Путина своим преемником будет считаться его главной исторической ошибкой.
Примечания



1. PRO суверенную демократию / Под ред. Леонида Полякова. Сборник. Москва: «Европа», 2007.

2. Michael Urban. The Rebirth of Russian Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 1997.

3. Timothy Colton. Boris Yeltsin. New York: Basic Books, 2008.


Д-р Андреас Умланд – редактор книжной серии «Советская и постсоветская политика и общество» и со-редактор веб-журнала «Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры», администратор веб-сайта «Русский национализм».