В кровавом пятьдесят шестом

Главным редакторам газет – «Тбилиси», «Вечерний Тбилиси», «Врастан»,

Уважаемые господа,

Случай предоставил мне возможность ознакомиться с рукописным материалом о тбилисских событиях пятьдесят шестого года. Тридцать пять лет умалчивал я правду о том, кровавом для Грузии марте и событиях, в которых был и свидетелем и участником. Сегодня, когда завеса секретности спала со многих тайн, правда о тбилисских событиях тех дней, к сожалению все еще не находит объективного освещения или полностью замалчивается.

Прочитанная рукопись о «Добром городе Тбилиси», утвердила меня в необходимости рассказать сегодня не только грузинскому народу, к которому я питаю чувства глубочайшего уважения, но и союзному читателю правду о тех днях. Мало кто знает, что в те дни в забитых ранеными тбилисских больницах не хватало травматологов-ортопедов, поэтому из Еревана на помощь выехала наша группа, из которой в живых сегодня остаюсь лишь я один.

Я обращаюсь к Вам, редакторам тбилисских газет, выходящих на русском, грузинском и армянском языках, с просьбой опубликовать одновременно созданный по моему рассказу очерк и заверяю Вас, что в нем изложена правда, одна лишь правда и ничего кроме нее.
Я заранее выражаю Вам свою признательность.

С глубоким уважением к Вам и Вашим читателям
Акопян Акоп Карпович,
доктор медицинских наук, профессор.
Москва, Кардиологический Центр, 16 июля 1991 года.

«В КРОВАВОМ ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОМ.»
Валериан Утургаури


На этот раз боль не утихала, больше того, становилась все нетерпимее. Вызвали скорую. Через неделю, когда руки были освобождены от капельниц и врачи разрешили ходить, я решил продолжить работу над начатым очерком и облюбовал для этого пустовавший по вечерам стол в конце коридора.

На одной из папок с материалами было написано: «В кровавом пятьдесят шестом».

На третий день мою работу прервал незнакомый голос:

- Простите меня, не могли бы Вы объяснить мне значение слов, написанных на папке.
Передо мной стоял невысокий мужчина, облаченный в больничный халат, с вьющимися седыми волосами, добрыми, умными, живыми и чуточку по-армянски грустными глазами.
- Это название будущего очерка о событиях, имевших место в Тбилиси в 1956 году. Сегодня о них мало кто знает, а я был свидетелем многого, о чем пришло время рассказать.

- Я Вас очень прошу дать на ночь почитать то, что Вы уже написали. Поверьте, это не праздное любопытство.

- Пожалуйста, берите, если Вас это интересует.

Наутро, он пришел взволнованный, не похожий на вчерашнего, с красными глазами и темными кругами вокруг них.

- Я сегодня не спал. Дело в том, что я имею непосредственное отношение к описанным Вами событиям и вспомнить все пережитое оказалось не так просто.

- Неужели Вы были в числе карателей?

- Нет, я был в числе спасателей жертв той кровавой мясорубки и ночью «прокручивал» в своей памяти подробности тех дней. Ведь я единственный, оставшийся в живых из пяти армянских врачей, знавших правду о тех днях. Этой ночью я принял решение рассказать Вам о том, в чем участвовал и убедительно прошу записать мой рассказ и придать ему нужную форму для публикации в грузинской прессе. Это должен узнать сегодняшний Тбилиси, это должна узнать Грузия. Пожалуйста, не откажитесь выполнить мою просьбу.

Я записал все, что поведал мой собеседник, и сейчас ознакомлю вас с отрывками из его рассказа, напечатанного, как он просил, тремя грузинскими газетами в 1991году.

«10 марта, в пятом часу раздался телефонный звонок из Министерства здравоохранения и мне было приказано немедленно прибыть туда. Зайдя в указанную комнату, я застал там своего профессора Христофора Айрапетовича Петросяна, у которого был любимым учеником и ассистентом. Не дав мне открыть рта, он коротко бросил: «Акоп, времени в обрез: у грузин большая беда, едем на помощь. В семь часов жди меня на вокзале у четвертого вагона. Подробности в пути»


Ранним утром на тбилисском перроне пятерых армянских травматологов-ортопедов встречал заместитель министра здравоохранения Грузии. Он предложил поехать в отведенное нам помещение, позавтракать, а затем направиться в больницу. Он не знал нашего шефа, который как команду выдал в ответ следующее: «Немедленно в больницу, завтракать и ужинать будем потом!»

Нас привезли в больницу. Мы вошли в одну, вторую, третью палаты. То, что предстало нашему взору потрясло не только меня, тридцатилетнего врача, но и моих старичков, как я их называл. Я это понял по реакции нашего патриарха – заслуженного деятеля науки, главного ортопеда Закавказья Христофора Айрапетовича Петросяна.

Несколько слов о нем. Невысокий, крепкого телосложения, усатый, с аккуратно подстриженной бородкой, умным и глубоко пронизывающим взглядом. Образование получил во Франции, работал в Средней Азии, Карабахе и еще где-то, пока не остановился на Институте травматологии и ортопедии в Ереване.

Внешне спокойный, но взрывной до необычайного накала. В этих случаях терял свой высокий академизм, французский политес и заменял все это тирадами на армяно-франко-узбекско-русском сленге. Не раз видел я его в гневе, но таким, как в той больнице, не приходилось. Поняв, что грузинские хирурги валятся с ног, мгновенно оценив обстановку, он превратился в разъяренного тигра. Отбросив все условности начал отрывисто и резко отдавать команды. В нем было столько решительности и энергии, что грузинские хирурги, видевшие его впервые, также как и мы, беспрекословно ему подчинились.

В отведенной нам операционной были тотчас же установлены три стола и началась работа. До этого я кое-что видел на операционных столах, но такого… Раненые шли потоком: юноши, девушки, дети...

Мы работали с грузинскими хирургами в связке. Иногда над одним раненым скрещивались шесть армяно-грузинских рук, боровшихся за жизнь лежавшего на столе. Обрабатывать свои руки, как это положено, не было времени. Спиртовым тампоном стирали с них кровь, а на столе уже ждал новый раненый.

Грузинские врачи, сестры, санитары работали как одержимые. О нас тоже говорить не приходилось. Над нами как набат громыхало профессорское – «Шут ара, шутов!» (Быстрее, быстрее!).

Значение этих слов уже было известно всем и делало свое дело. Наши майки уже можно было выжимать.

Профессор дал нам 30 минут на обед и отдых, а затем вновь пошел поток. Поражало количество раненых с раздробленными конечностями. Они были обезображены гусеницами до такой степени, что собрать кости зачастую было невозможно. О мышцах я уже не говорю. Мы боролись за каждый сантиметр ноги или руки, стараясь его сохранить.

На стол положили шестилетнего мальчика. Он жалобно застонал. Профессор бросился к ребенку. Поглаживая его по головке, нагнувшись, он шептал ему на ушко: «Сейчас, мой хороший, мой золотой, сейчас мы тебе поможем, и все будет хорошо, чуточку потерпи». И тут же команда: «Сурен, пульс! Оник, шприц!»

- Акоп, возьми шприц, мне в глаз что-то попало,- сказал мне Оник. Я ввел иглу. Ребенок затих, можно было приступать к работе. Возвращая сестре порожний шприц, увидел, как по щеке здоровяка-усача Оника стекало то, что ему «попало в глаз» Он был большим добряком, наш Оник, и к детям питал особую страсть. Об этом знал весь институт.

Происшедшее не ускользнуло от зоркого профессорского взгляда и когда ребенка увезли, он выдал то, что давно клокотало в нем:
«Взять бы за космы этих сучек и мордами, мордами в это кровавое месиво в эти раздробленные и отсеченные руки и ноги, чтоб увидели содеянное ублюдками, сосавшими их сучье вымя»!

В полночь нас привезли на государственную дачу. Наш вид поверг хозяйку в смятение, но она быстро подавила его.

« Я приготовила Вам хвойные ванны. Пожалуйста, полежите хоть пятнадцать минут в воде, это снимет усталость, а затем вас ждет ужин. Белье и сорочки оставьте в ванной»
Сопровождавший нас врач сказал, что приедет за нами в 9 утра.

В ответ раздалось профессорское: « Подъем в 7.00, на туалет и завтрак 45 минут, начало работы в 8.00!»

Обедали в больнице. В первые дни, когда было особенно трудно, шеф предложил заменить обед чашкой кофе с бутербродом.

Грузинские врачи делали все, чтобы предупредить наши желания. Помню, как однажды я протянул санитару деньги, попросив его принести мне сигарет. Не прикоснувшись к деньгам, он стрелой бросился выполнять мою просьбу, а врачи-грузины сокрушались над своей «оплошностью», как они это определили.

Когда санитар принес мне сигареты, я вновь протянул ему деньги. Посмотрев на меня, он негромко сказал: «Доктор, я простой санитар, но я ведь человек. Почему Вы обижаете меня?
Шепча извинения за допущенную оплошность, я старался поскорее запихнуть в карман ту злополучную трешку.

Вечером, на тумбочках, что стояли у наших кроватей, мы обнаружили стопки сигарет различных марок. Каждое утро нас ждало свежее белье, и тщательно отглаженные наши сорочки.

К концу второй недели, когда пик спал, коллеги пригласили нас в театр имени Руставели. Заняв места за нами, хозяева негромко переводили. В антракте они рассказывали нам о людях, чьи портреты украшали стены театра. Разумеется, на нас обращали внимание многие зрители.

В начале второго действия за нашими спинами раздался голос: «Армянских врачей просят выйти». Как выяснилось позже, посланный за нами, войдя в зал, попросил передать по рядам эту фразу. Когда мы поднялись и тихо двинулись по проходу к дверям, зал уже понял, кто мы. Замыкая нашу группу, я слышал, как сидевшие у прохода негромко произносили обращенное к нам одно слово – Спасибо! Дважды кто-то в темноте ловил мою руку и крепко сжимая ее, произносил то же самое - «Спасибо»

С тех пор прошло тридцать пять лет, но я до сих пор ощущаю те руки и слышу произнесенное шепотом «Спасибо»

Аналогичный случай повторился через день, когда коллеги повезли нас поужинать в ресторан на плато фуникулера. Пришлось прервать и ужин: у раненых часто открывалось кровотечение и остановить его было не просто.

К концу третьей недели обстановка облегчилась и мы собрались домой. Не смогу рассказать как тепло и сердечно с нами прощался медперсонал больницы. Больше всего «досталось» профессору. Сестры обнимали его и целовали на прощание, а он, кряхтя от удовольствия, просил их: «Девочки, миленькие, не стесняйтесь, еще раз, пожалуйста».

Накануне отъезда вечером нас приняли Секретари ЦК. Они тепло благодарили нас за помощь и сказали, что приготовили нам сюрприз.

Днем состоялась беседа с двумя представителями «компетентной организации». Содержание беседы сводилось к следующему: все, что мы видели или в чем принимали участие, представляет не только профессионально-врачебную, но в первую очередь государственную тайну. Поэтому мы обязаны держать язык за зубами – на крепком замке. Всем нам дали подписать документ, в котором излагались последствия невыполнения нами предписанного молчания.

Незабываемым было прощание с хозяйкой дома, в котором мы жили. Седая, красивая грузинка, поблагодарив нас, перекрестила каждого, и пожелав счастливого пути, произнесла на прощание: «Да хранит Вас Господь»! Разве такое забудешь?

Рано утром, разместившись в двух ЗИМ-ах, мы покатили домой, но как вскоре поняли, нас везли в противоположную от Еревана сторону. Трижды по дороге нас ждали накрытые столы, на которых не было только птичьего молока. В первом ресторане шеф дал мне знак, чтобы я расплатился с официантом.

Внимательно выслушав меня, тот сказал: « Уважаемый доктор, обратили ли Вы внимание на то, что ресторан пуст и кроме вас здесь нет никого. Это происходит потому, что весь город знает, кого мы сейчас принимаем и никто не осмелится своим присутствием обеспокоить вас. А теперь представьте, как отреагирует этот город, узнав, что я взял у Вас деньги за обед. Вы знаете чем это кончится? Меня тотчас отправят в дом умалишенных, вот чем это кончится! Разве гуманно с Вашей стороны поступать со мной так?
Я вспомнил тбилисского санитара и понял, что вновь влип.

Я открывал для себя Грузию, которую, как оказалось, знал плохо. Посмеявшись с официантом, я, к его удовольствию вернулся на свое место и больше подобных оплошностей нигде в Грузии не совершал.

Поздним вечером свет фар остановился на щите с надписью «Гагра». Мы поняли где находимся. Нас ждали в прекрасном санатории, а сопровождавшие коллеги сообщили, что Минздравом Армении удовлетворена просьба грузин и нам предоставляется внеочередной месячный отпуск, которым займутся грузины на одном из своих курортов. Они остановились на Гагре.

Должен сказать, что ни до этого, ни после, я так не отдыхал. Это была сказка. Мы были окружены людьми, излучавшими тепло, старавшимися устроить наш отдых как можно лучше. Это им удалось.

Вот такова история моего участия в событиях 56-го года в Тбилиси.

Акоп Карпович, мне помнится, что в 56-ом число убитых определялось четырнадцатью, а число раненых – чуть больше. Это не вяжется с Вашим рассказом.

Че-пу-ха! Ложь, ложь и еще раз ложь!

Судите сами. Только нашей совместной бригаде пришлось обработать не менее сотни раненых, а ведь мы были не одиноки.

Ежели их было 20 или 30, как Вы говорите, зачем понадобилось Минздраву Грузии вызывать помощь из Еревана? Или у Грузии не было своих травматологов и ортопедов? Были, да еще какие блестящие специалисты были в то время в Грузии. Но их не хватило в те дни. Вот и ответ на Ваш вопрос.

Что привело Вас сюда, в Московский кардиологический центр?

Когда грянула у нас беда, на третий день я развернул в Спитаке лазарет и приступил к работе, которая не прекращалась даже ночью. Вскоре ко мне прибыли из Еревана два человека и спросили, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь? Ответив им, я поинтересовался общей обстановкой. Рассказывая о ней, они упомянули грузинских врачей, работавших неподалеку.
- Как они? – спросил я.

- Работают как машины, без перерывов.

В памяти встал 56-ой и наша совместная работа в Тбилиси.

- Не о том я вас спрашиваю. Как работают грузинские врачи, я знаю лучше вас. Вы мне скажите, все ли у них есть? Горячий чай, кофе, еда, постель?

- Не знаем.

Так зачем вы здесь? Бегом туда, проверьте и организуйте все, как надо и не забудьте про сигареты, берите с запасом. И уже в вдогонку машинально прорычал профессорское: «Шут арек, шутов»!

Я поймал себя на том, что невольно повторяю своего учителя Христофора Айрапетовича. Ведь теперь, когда не было в живых ни его самого, ни его доцентов, работавших в той тбилисской группе, я должен был заменить их всех и сделать это так, как подсказывала моя совесть. На двадцатый день утром я встал с большим трудом и пошел к операционному столу в надежде, что за работой полегчает. В полдень потерял сознание. Работавшие рядом французы определили, что накануне у меня произошел инфаркт. Он был третьим. Вот и приехал в Москву, жить ведь хочется…»

В заключение очерка мне остается сообщить вам, что Акоп Карпович Акопян проживает в Ереване на улице Руставели.

Мы познакомили вас с отрывками из очерка В.Утургаури, опубликованного 11 сентября 1991 года, согласно просьбе профессора Акопяна, тремя тбилисскими газетами на русском, грузинском и армянском языках. Нами цитировался текст из «Вечернего Тбилиси».


«Патронов не жалеть»!

«Рыжие грузины».

«Одним из характерных признаков «Казарменного социализма», созданного в нашей стране и устрашавшего весь мир, был постоянный поиск виновных в бесчисленных и бесконечно длившихся «временных» трудностях и неудачах. Бескультурная масса выдвинула люмпенов-вождей и под их руководством осуществляла перманентную борьбу с внутренним и внешним врагом.

Сначала она учинила физическую расправу над дворянством. Затем, ударив по веками накопленным богатствам науки и религии, смела интеллигенцию и духовенство, объявив их врагами народа. Далее она раскулачила, то бишь раскрестьянила страну и отучила крестьянина любить землю – мать всех благ. Она вытравила в человеке все человеческое, у него не стало ничего своего, ничего святого. Поиски «врагов народа» продолжаются и в наши дни. Эта дубиноголовая политика, настойчиво и неукоснительно проводившаяся в течение десятков «исторических» лет, привела к желаемым результатам – в народе прочно утвердился синдром поиска «врагов народа», этакая неистребимая потребность и жажда поиска и выявления замаскированных противников.

Когда что-то не ладится, ищут «козла отпущения» или «рыжего» – факт общеизвестный, как общеизвестно и то, что в нашей недавней истории отсутствие «неполадок» никогда не наблюдалось.

И вот настал день, когда клеймо «врага народа» или «рыжего» досталось грузинской нации и автором этого «действа», как ни парадоксально, явился сам Хрущев.

Значение послесталинской «оттепели» и роли Хрущева в ней, переоценить невозможно. Это известно и неоспоримо также как и то, что для ее осуществления Хрущев пользовался теми же сталинскими методами, которые не прекращал разоблачать в течение всего своего "золотого" десятилетия.

Более того, в своих устремлениях он сумел перещеголять Сталина, при котором людей стреляли в тюрьмах и лагерях из пистолетов и винтовок, а Хрущев осовременил эти акции и стал расстреливать людей из автоматов и пулеметов на городских проспектах и площадях. Не сменил он и прошлого девиза, оставил старый: «Кто не с нами – тот против нас» и, следовательно, он подлежит уничтожению.

Хрущевская пропагандистская машина заработала полной мощностью. В ход были пущены все методы и средства для достижения поставленной цели – превращения грузин во «врагов народа».

В потоке публикаций по тематике 37-го года, хлынувшем после смерти Сталина, отсутствовали материалы о Грузии. Союзная пресса их обходила молчанием. Да и не мудрено. Узнай страна о жертвах грузинского народа, - хрущевская концепция летела вверх тормашками. Возникал естественный вопрос: «Их вон как мордовали, а мы определили в сталинисты и бериевцы»?

Надо было публиковать что-то о грузинах в подтверждение их принадлежности к «враждебному клану». Надо было и вершилось. Чего только не нафабриковали лизоблюды-борзописцы из журналистско-писательской братии. Не брезгуя ничем, создавая фантастическую ложь, они соревновались между собой, демонстрируя «Хозяину» свое рвение и преданность. В массовое сознание втрамбовывался стереотип народа, носившего одни лишь отрицательные черты. Народа, который не принимал участия в Великой Отечественной войне, потому что Сталин «своих земляков на фронт не посылал».

Трагедия 37-го года, в которой грузинский народ в процентном отношении пострадал значительно сильнее, чем любой другой народ СССР, преподносилась в таком же ключе: «Тридцать седьмой грузин не коснулся – Сталин своих не трогал».

Это не голословное утверждение. Откройте журнал «Искусство кино» №3 за 1987 год и почитайте, как шло обсуждение Абуладзевского «Покаяния»: «Хорошо, что фильм сделали именно грузины. В этом их национальный долг», высказывалось обсуждающими. При этом никто из них не объяснял какой долг, кому и что задолжали грузины? Это никого не интересовало, надо было мазать их грязью, вот и мазали, как могли – с превеликим удовольствием и старанием.

Доклад Хрущева о культе личности Сталина, прогремевший на всю страну предгрозовым громом, переворачивал и перечеркивал создаваемый десятилетиями и устоявшийся образ гениальной личности современности, роль которой в судьбе народа, недавно перенесшего невиданную в истории человечества войну и вышедшего из нее победителем, переоценить было непросто.

Изменить в миг, как это предполагалось Хрущевым и незадачливыми политиками, окружавшими его, отношение широких масс к личности Сталина оказалось невозможным. Более того, как показало время, для осознания этой глубокой проблемы оказалось недостаточными три десятилетия, прошедшие после его смерти… Публикация поэмы Твардовского о Сталине в 1987 году оказалась показательной, она раскрыла картину общественного мнения тех лет и не столько по отношению к личности Сталина, как к тем, кто после него руководил страной.

« Мы, студенты, рабочие, служащие глубоко возмущены публикацией поэмы. Автор, покойный уже полтора десятилетия, перся показать – во всех ошибках и просчетах виноват Сталин. Все нарушения социалистической законности и демократии только его рук дело. Это лживый хрущевско-солженицынский взгляд на личность и деятельность Сталина.»
«Редакция с тупостью смакует тенденциозные писульки Бека, Трифонова, а теперь Твардовского. Позор вам и проклятье за такие дела! Мы знаем, что при Сталине партию не продавали. Мы знаем, что дети Сталина, Молотова, Ворошилова никогда не были рвачами, хапугами, пьяницами, предателями, как детки да зятьки очередных «верных ленинцев». («Знамя № 8,1987 г.)

Гнев и возмущение, с которыми написаны эти строки, сегодня вполне ясны и оправданы. Для их объяснения, пожалуй, будет полезным привести еще одну цитату:

«Не будь Сталина, явился бы другой и все равно возник бы культ. А разве тут нужны какие-нибудь доказательства, кроме тех, которые жала сама жизнь? Разве за культом Сталина не последовал культ Хрущева, а за культом Хрущева разве не пришел культ Брежнева? А разве не одна лишь скорая смерть предотвратила культ Черненко, который был срочно сделан трижды Героем и уже провозглашен «руководителем ленинского типа», «выдающимся деятелем партии и государства и международного коммунистического движения», «непоколебимым борцом» и даже «автором фундаментальных трудов.»

Некоторые сводят культ личности к репрессиям. Нет, он гораздо богаче и разнообразнее по содержанию. Если первое лицо сплошь да рядом подменяет собой других руководителей, никому не дает раскрыть рта, произнося бесчисленные речи по любому поводу – от кукурузы до литературы, если за все годы его лидерства не раздался ни один даже малейший упрек в его адрес, а были лишь одни комплименты да аплодисменты – что это такое, как не самый настоящий культ»? («Молодая гвардия» №10, 1988г.)

Наверное, достаточно, чтобы перейти к заключению – «разоблачать» и «развенчивать» что бы то ни было, можно только «чистыми руками», а когда у самого «разоблачителя», как показала история, «совесть не чиста», да и «рыло в пуху»,- ни к чему хорошему это не приведет.

Если сегодня деятельность Хрущева и его прихлебателей встречает подобное отношение и оценку, то можно представить настроения тех лет и отношение к переоценке роли Сталина в хрущевской интерпретации.

Ежели по всей стране она встречалась с серьезными трудностями, так что же говорить о Грузии, где на протяжении многих лет не прекращали звучать слова Молотова, стимулировавшие отношение населения республики к личности Сталина: «О Грузии достаточно сказать, что она дала нам Великого Сталина»

Чего греха таить, это считалось закономерным, и народ Грузии против подобной «заслуги» не протестовал, не подозревая, что за нее ему придется неоднократно платить своей кровью.

Справедливости ради нужно отметить, что и русский народ, уверовавший в свою исключительность после известной сталинской оценки, сегодня также расплачивается за эту «исключительность». С той лишь разницей, что его за это никто не расстреливает, не давит танками, не рубит лопатками и не душит газом. Как видите, ему повезло.

Невысокие темпы освоения массами хрущевской оценки Сталина, естественно Хрущеву не нравились и проходившие в первую годовщину смерти Сталина траурные шествия, особенно в Грузии, вызвали у него раздражение. Для прекращения подобных акций, было принято правительственное постановление, разрешавшее отмечать лишь дни рождения Ленина и Сталина.

В апреле 1955 года страна торжественно отметила день рождения Ленина, а в декабре, день рождения Сталина был отмечен редакционной статьей «Правды» с убийственной критикой Сталина.

Разумеется, подобный поворот событий вызвал в стране неоднозначную реакцию. Что же касается Грузии, то в ее народной массе возникло серьезное недовольство вероломством Хрущева.

К началу марта Москве стало ясно, что обманутый Хрущевым народ Грузии будет отмечать годовщину смерти Сталина, поэтому в Тбилиси заблаговременно были направлены высокие хрущевские эмиссары с приказом – «Держать и не пущать».

В 1954 и 55 годах 5-9 марта в городах Грузии проходили митинги и шествия, посвященные Сталину. В Тбилиси к памятнику Сталина возлагались цветы, а постамент по всей высоте украшался венками. Школьники и студенты читали свои стихи, приуроченные к этой дате.
Москва решила упразднить грузинскую практику и, понимая, что это окажется не просто, начала с того, что ее эмиссары распорядились закрыть с 3-го марта в Тбилиси все цветочные магазины.

Их план сработал, они получили желаемый результат – молодежь хлынула на улицы города многотысячными демонстрациями и лозунгами, суммированное содержание которых сводилось к следующему: «Да здравствует дело Ленина-Сталина, долой двурушника Хрущева»!

Четыре дня бурлил Тбилиси. Народное волнение достигло кульминации 9 марта – в день похорон Сталина. Этот день Москва решила отметить по-своему и оттуда последовал приказ: «Патронов не жалеть»!

Разумеется, как всегда в подобных случаях, приказ Москвы был выполнен и выполнен с лихвой. К патронам строчивших пулеметов и автоматов прибавились кинжальные штыки карабинов, оставившие входные отверстия на спинах девочек и мальчиков, безуспешно пытавшихся убежать от упивавшихся кровью карателей, которыми руководил Командующий Закавказским военным округом генерал Федюнинский.

Необходимо воздать ему должное, стрелять по безоружным людям он умел. Проспект Руставели и набережная Сталина в тот вечер были усеяны трупами тбилисских школьников и студентов. О том, что творилось в больницах города, вам уже рассказал профессор Акопян. После расстрела демонстрантов сталинский монумент был опоясан тросом, прикрепленным к танку и через час от него не осталось и следа. Шикин выполнил задание, полученное в Москве, выполнил с лихвой.

С тех пор пройдет чуть более тридцати лет и другой Командующий Закавказским военным округом - генерал Родионов, последует опыту Федюнинского и выберет полем своей карательной деятельности тот же проспект Руставели.

Газетчики ошибутся, приписав ему пальму первенства в расправе над тбилисскими демонстрантами. Первооткрывателем кровавых расправ в Тбилиси был Федюнинский. А Министром обороны СССР, не посмевшим возразить Хрущеву и разъяснить ему назначение армии, которой не к лицу открывать огонь по собственному народу, да к тому же безоружному, был Жуков. Не стал он рисковать собственным положением ради каких-то грузин, которым сегодня отведена роль «рыжих». Не стал. Вряд ли Федюнинский выполнял приказ Шикина или самого Хрущева? Без Жукова здесь не обошлось. И тут уж от истины уйти некуда, факт, как известно, штука упрямая.

Так кто же приказал сотворить подобное безумие, кому пришлось нести ответственность за содеянное?

Никто, кроме самих грузин, как это происходило всегда в подобных случаях, не понес ответственности. Виноватыми оказались «Рыжие» то есть грузины.

А вот кто приказал «Патронов не жалеть», и как все это происходило, было засекречено наглухо. Но шила в мешке не утаить и пришло время рассказать правду о том «что было и как было».

В те первые «хрущевские» годы в Грузию хлынул мощный поток всевозможных комиссий, ревизий, комплексных бригад, зачастую насчитывавших несколько десятков «боевых единиц». Не берусь определять, что они изучали, что искали, скажу лишь определенно, что перед всеми приезжавшими в Грузию ставилась задача – привезти в Москву «компромат» на грузин любого свойства и качества. За этим и жаловали.

Зачастую подобные бригады от ЦК КПСС возглавлял Шикин, отличавшийся ретивой производственной свирепостью. О нем говорили, что в войну, будучи генералом, он здорово проштрафился и был разжалован Сталиным. Хрущев приблизил его к себе и назначил заведующим сектором в ЦК КПСС. Ему он поручил «приструнить Грузию и держать в узде». Тот держал!

На этот раз он прилетел в Тбилиси с четкой задачей не допустить любыми средствами никаких траурных почестей Сталину и поставить на место дерзких грузин, осмелившихся ослушаться аж самого Хрущева. Идею закрытия цветочных магазинов приписывали ему.
Работал он как всегда в отведенном ему помещении в здании Центрального Комитета Компартии Грузии, где в его распоряжении были телефоны местной правительственной связи, а также «ВЧ» – прямая связь с Москвой и Хрущевым.

Не берусь уточнять характер информации, которой он питал Центр и самого Хрущева, однако тот факт, что решение открыть огонь по тбилисским безоружным школьникам и студентам Хрущев основывал не на грузинских источниках, был общеизвестным и не нуждался в подтверждении. Более того, его решение было принято в обход ЦК Компартии Грузии и Грузинского Правительства.

Над тем, что у Шикина были основания ненавидеть Сталина и перенести эту ненависть на все, связанное с его именем, ломать голову не приходится. А что же Хрущев? Ведь долгие годы он был другом и соратником Сталина, участвовал во всех великих свершениях периода коллективизации, индустриализации, расправах над «врагами народа», шпионами, троцкистами и прочими «изменниками». В чем же дело? Что предопределило его решение перестрелять безоружных людей на улицах и площадях?

Ведь ему было прекрасно известно, что на тбилисские улицы вышла молодежь, которую родители, педагоги, поэты, писатели, журналисты с пеленок воспитывали в духе преданности и почитании Сталина и партии, которую он олицетворял. И вдруг разом все это было опрокинуто и кем? Хрущевым, его вчерашним соратником и другом.
Молодежь вышла на улицы и рванулась в политику – но неопытно, стихийно, буйно отстаивая свою позицию, проникнутую свойственным молодежи радикализмом и бескомпромиссностью. Не понять этого естественного состояния молодежи было нельзя. Игнорировать его можно было лишь преднамеренно.

Вот тут мы подошли к главному вопросу: что руководило Хрущевым, отдавшим приказ стрелять по безоружным людям, чем была вызвана его кровавая жестокость?

Из множества причин, объясняющих его решение, остановимся на следующих.

Все годы пребывания рядом со Сталиным Хрущев ощущал свою ущербность на фоне этой незаурядной личности. Разумеется, скрывая свои чувства, он никогда не переставал по этой причине страдать. Не забывал он и того, как у сталинского стола приходилось ему в подпитии отплясывать гопака или слышать сталинские насмешки в свой адрес в связи с очередной глупостью совершенной им.

По своему неуравновешенному характеру, невысокому культурному уровню, полному отсутствию интеллигентности, Хрущев походил на Нагульнова, с той лишь разницей, что тот в минуты гнева хватался за наган, а Хрущев, - за атомную бомбу!

И вот на пути человека, обладавшего подобными качествами и дорвавшегося, наконец, до вершины власти, возникают какие-то грузины, посмевшие крикнуть в его адрес «Долой»!
Его реакция была адекватной. Всю свою ненависть к Сталину он обрушил на грузинскую молодежь, приказав расстрелять ее, а затем и на весь грузинский народ, не пожелавший единодушно одобрить его расстрел.

Для оправдания кровавой расправы и аргументации неприязни к грузинам, он сходу окрестил их «сталинистами», а затем определил в «антисоветчики».

По пирамиде партийной и государственной власти эта волна, cкатившись в сферу пропаганды, укрепила за грузинами статус «рыжих», на которых можно без всяких хлопот отыгрывать любые «временные» или иные трудности.

Тбилисский расстрел, несмотря на принятые меры его сокрытия, все же получил международный резонанс. Поэтому у Москвы возникла необходимость оправдать его документально и, прежде всего материалами грузинского происхождения, в которых бы четко определялся характер молодежного выступления, как «анти - советский и антинародный», осуждаемый по этой причине общественностью Грузии, одобряющей принятые меры.

Москва решила начать с комсомола.

В зале Верховного Совета Грузии негде было стоять. Шел расширенный пленум ЦК ЛКСМ Грузии. Бригаду хрущевских эмиссаров возглавлял первый секретарь ЦК ВЛКСМ Шелепин. Уже два часа бурлит зал, а желаемого результата нет. На трибуне сам Шелепин. Начал он издалека. Рассказал о своих встречах с коллективами разных тбилисских и сухумских промышленных предприятий и высоко оценив «политическую зрелость рабочего класса», подошел к оценке действий тбилисской молодежи, определив их антисоветскими. Зал взорвался негодованием. Долго еще Шелепин продолжал крутить вокруг да около, но как только он произносил слово «антисоветский», зал отвечал ему единодушным протестом, скандируя одно слово: «Нет»!

Наконец, потеряв терпение, Шелепин прямо бросил в зал оценку поведения молодежи как «антисоветскую» и сошел с трибуны. Зал громоподобно выдал ему на прощание свое твердое «Нет»!

К микрофону подошел Секретарь ЦК ЛКСМ Грузии Гела Бандзеладзе. Спокойно, без эмоций, он произнес первые фразы и зал почувствовал железную твердость и решимость его действий. Зал понял, что это не спонтанное выступление, что здесь все продумано и взвешено до конца. Он все продумал, даже язык, который выбрал для выступления – грузинский, хотя прекрасно владел и русским. Шелепину переводили.

Окончив выступление, Гела подошел к своему креслу и сел.

А зал встал! Встал, потому что все присутствовавшие, в основном секретари райкомов, горкомов и обкомов Грузии прекрасно понимали: Бандзеладзе не просто выразил их общее мнение, но во имя правды, во имя доброй репутации грузинской молодежи, он сам, на их глазах вынес себе приговор, по которому завтра будет изгнан отовсюду. Понимая, что совершил он это трезво и сознательно, зал воздал ему по заслугам, стоя устроив ему бурную овацию, в которой была единодушная поддержка, солидарность и гордость за смелость, и отвагу своего коллеги. Стоявший и рукоплескавший зал прощался с ним как с Секретарем ЦК ЛКСМ Грузии, зная его завтрашнюю учесть.

На утро Шелепин улетел в Москву, не выполнив хрущевского задания, но убрав Гелу Бандзеладзе из ЦК ЛКСМ Грузии... Так окончился тот пленум.

Как-то в 1982 году у меня произошла встреча с Василием Павловичем Мжаванадзе, возглавлявшим ЦК компартии Грузии в годы описываемых мной событий. Я задал ему несколько вопросов по поводу расстрела и его последствий. Приведу выдержки из его ответа.

После расстрела Москва приказала нам провести пленум ЦК, рассмотреть молодежное выступление как антисоветское и дать ему нужную ей оценку. Трижды мы откладывали пленум так как анализ обстановки в республике и точка зрения большинства членов ЦК в отношении «антисоветизма», свидетельствовали о нецелесообразности его проведения.
Тогда Хрущев решил рассмотреть этот вопрос на Политбюро.

Роли между членами Политбюро были тщательно распределены. Мы это поняли на первых же минутах. Хрущев отвел себе пассивную роль. На нас наседали Маленков с Молотовым и особенно Микоян, долдонивший о меньшевиках, которыми заполонена вся Грузия.

Опираясь на сообщение Шикина, они всячески давили на нас, добиваясь признания существования в Грузии хорошо организованного антисоветского подполья, с чем мы, естественно, согласиться, не могли, ибо это было откровенной ложью.

Ощутив, что беседа на эту тему тяжела для моего собеседника, я ее прервал и через некоторое время встретился с Давидом Васильевичем Мчедлишвили, являвшимся в то время Секретарем ЦК Компартии Грузии, занимавшимся идеологической работой.

Давид Васильевич охотно ответил на мои вопросы. Приведу некоторые из них.

- Василий Павлович рассказывал, что на заседании Политбюро Хрущев вел себя пассивно. А как выглядел Жуков, он ведь был Министром обороны и без него расстрел не мог состояться?

- Жуков не проронил ни слова.

- Мне помнится, что сразу после расстрела демонстрантов Шикин настойчиво пытался направить Вас на места расстрелов «для принятия необходимых мер». Так ли это?

- Да, это верно. Он упорно навязывал мне эту миссию, однако никто из членов ЦК, бывших в тот час на месте, его не поддержал. Всем было ясно действительное намерение Шикина – получить в моем лице жертву, которой в дальнейшем можно было бы оправдать расстрел. Он прекрасно понимал, что было бы с любым из нас, появись мы у памятника Сталину или на проспекте Руставели, усеянном трупами.

- Не возникало ли у членов Политбюро сожалений по поводу людских жертв в Тбилиси?

- Нет, этого просто не могло быть, потому что обсуждение шло совсем в ином ключе, далеком от эмоций. Оно сводилось к обнаружению или созданию версии о вражеском подполье в Грузии.

- Как принималось членами ЦК Компартии Грузии решение о расстреле демонстрантов? Неужели все были единогласны в осуществлении этой варварской акции?

- О чем Вы говорите? Какое решение? Все происходило абсолютно неведомо для нас.

В тот день, девятого марта в Центральном Комитете Компартии Грузии проходило совещание, в котором участвовали члены ЦК. Обсуждался один вопрос: как уложить в спокойное русло демонстрацию молодежи и приблизить ее к концу. С этой целью было решено членам ЦК разбиться на две группы и направиться на митинги, проходившие на набережной у монумента Сталину и на центральной площади города. Членам ЦК ставилась задача участия в митингах, выступление у микрофонов в духе воздания Сталину траурных почестей и в мягкой, ненавязчивой форме, призыв к завершению нынешним вечером всех мероприятий.

Я попал в группу, направившеюся на набережную.

Как только мы подошли к митингующим, нас узнали, раздался призыв посторониться и дать нам пройти к трибуне. После второго оратора слово было предоставлено мне, затем двум молодым людям, затем кому-то из нашей группы и мне сдавалось, что через часик-другой нам удастся осуществить задуманное. Однако случилось совсем другое. Когда на трибуне был один из членов ЦК, по митингующим с двух сторон ударил автоматный огонь. Я не понимал, что происходит, мое сознание не могло ни воспринять, ни оценить происходящего в те минуты.

Двое крепких молодых людей подхватили меня подмышки и уволокли куда-то. Пришел я в себя только оказавшись в каком-то переулке. Пробегавшие мимо бросали мне в лицо: «Иуда, предатель, будь ты проклят»! На меня нашло оцепенение, и я не помню, как оказался в здании ЦК, куда, как и я добирались члены ЦК, участвовавшие в митингах.

Вот так это все произошло. А Вы говорите о каком-то нашем решении. Кто нас спрашивал?
Вероломно и подло, за нашими спинами всякие шикины и прочие хрущевские холуи принимали в Москве судьбоносные для грузинского народа решения. Москве была нужна кровь, грузинская кровь и она ее получила.

Здесь я разлучу вас с Давидом Васильевичем и сообщу, что Политбюро ЦК КПСС приняло пространное постановление «По Тбилисской парторганизации». Это было трафаретное партийное фуфло, полное демагогии и лжи, в котором не оказалось ни слова о расстреле молодежи, но был найден и строго наказан «виновник происшедших беспорядков». Им оказался Давид Васильевич Мчедлишвили, с которым я вас уже познакомил. Он был освобожден от должности Секретаря ЦК КП Грузии и получил строгий выговор за «не обеспечение должного уровня идеологической работы в республике». К этому мне добавить нечего.

После этого решения Политбюро, в Грузию вновь хлынул штормовой поток разнокалиберных ревизоров, выискивавших на этот раз материалы по новой, разработанной хрущевскими сатрапами тематике – «грузинскому национализму.»

Та волна длилась долго и действовали в ней с превеликой активностью не только «московские гастролеры», но и доморощенные служивые, продававшие и предававшие брата своего, лишь бы выгрести на гребень волны, обрести благополучие в хрущевской гавани для подхалимов и прихлебателей. Не стану называть имен той мрази, скажу лишь, что ее было предостаточно…

Четко запомнился актив тбилисской парторганизации, проходивший в разгар этой кампании. На трибуне главный редактор газеты «Заря Востока». Свое выступление он окончил обращением к Командующему Закавказским Военным Округом: «В редакцию идут потоком письма с жалобами на насилие и бесчинство военнослужащих по отношению к гражданскому населению Грузии. Особенно свирепствуют водители военного тяжеловесного транспорта. Они давят людней на дорогах, намеренно бьют легковой автотранспорт граждан»

Выступивший в ответ Командующий отвел обвинения редактора как необоснованные и провокационные. Подводивший итог пленума Заведующий Отделом ЦК КПСС Громов, поддержал Командующего Округом и, решив «смазать» проблему, сказал: «очевидно, товарищ редактор оговорился».

Попросив минуту для справки, редактор Отар Николаевич Эгадзе, вновь обратился к Командующему, но уже не с просьбой, а с требованием наведения порядка в армейских подразделениях, а Громову сказал: « Товарищ Громов, я не оговорился, а сказал правду, к которой надо прислушаться и принять срочные меры, пока не поздно. Редакция наводнена письмами, их можно предъявить в любое время. Отмахиваться от этого нельзя. Вы вот приехали сегодня и уедете завтра, а нам здесь жить и работать»!

Прислушаться бы к этим словам. Ведь они вещали о зачатках процесса внедрения в сознание военнослужащих узакониваемой вседозволенности и безнаказанности в обращении с народом, в данном случае с грузинским, поставленным в те дни «вне закона».

Прислушаться бы тогда к голосу тбилисского редактора и задуматься над его словами…
Нет, я не могу сказать, что не прислушались. Прислушались, да еще как: Громов назавтра улетел в Москву, но накануне снял редактора с работы.

Так мостилась дорога в апрель восемьдесят девятого – к дубинкам, лопаткам и газам на проспекте Руставели в Тбилиси, к танкам, бронетранспортерам и карателям в Вильнюсе, Риге и Баку, где также была пролита кровь, - людская невинная кровь.