Юлия Латынина - Что я увидела в Грузии

Мы очень много говорим о каких-то внешнеполитических вещах, связанных с Грузией, или в крайнем случае о том, что происходит с оппозицией, а вот о реформах в самой Грузии не говорим, а для того, чтобы это говорить, надо пощупать. Допустим, я знала, говорили знакомые, что полиция в Грузии не берет взяток, но пока это не увидишь своими глазами, согласитесь, это из области научной фантастики.

Так вот, потрясение первое от Грузии – это то, что действительно полиция не берет взяток. То есть она вообще не берет. Она полностью реформирована. Там уничтожена не только ГАИ или, допустим, техосмотр как способ взимания налога с бедных.

Там собственно уничтожена бывшая милиция и создано два подразделения, одно из которых называется "патрульная полиция", а другое – "криминальная". Патрульная полиция – это такие машинки, которые бегают абсолютно всегда и везде, ты их видишь на дороге через каждые две минуты, они беленькие, с "канареечками", ползут медленно километров 40 в час, сначала по привычке пугаешься, потом каждый человек, который тебе встречается, рассказывает, что они никого не обижают, что наоборот, если у водителя нет бензина, то они привезут ему бензин, что они никогда не возьмут взятку и никогда ничего не спустят, и они расследуют, естественно, не только дорожные преступления, но, собственно, все то, что раскрывается мгновенно. А если это не раскрывается мгновенно – хулиганство, нарушения правил дорожного движения и так далее – то дело передается в криминальную полицию и уже она раскрывает.

Причем, опять же, раскрываемость фантастическая по сравнению, опять же, с прошлой Грузией, потому что прошлая Грузия, при Шеварднадзе, это было место, где в Тбилиси по 20 машин в день крали, естественно, с согласия тех же ментов, и переправляли их в Осетию, разбирали на части, без ментов это сделать невозможно; где людей крали – там несколько знаменитых похищений и убийств было раскрыто уже при Саакашвили, когда он пришел к власти. Мне начальник грузинского МВД с придыханием рассказывал о том, как они раскрыли очень старое похищение убийства брата одного из известнейших грузинских спортсменов – человека похитили, потребовали выкуп, потом, видимо, что-то не сложилось, его убили и просто он пропал без вести. И вот когда Саакашвили пришел к власти, а Мерабишвили, всесильный такой либеральный грузинский Берия, стал главой МВД, они это дело стали расследовать и обнаружили удивительную вещь, например, что буквально через несколько дней в соседнем районе неподалеку нашли тело, но никто даже это не сопоставил; они взяли пленку с требованием выкупа, а на этой пленке какой-то шкафчик сзади на фоне виднелся, и они взяли и расследовали все сплетни и слухи, кто мог это сделать, и пошли по домам с обыском, и во всех домах они проверяли шкафчики, и они нашли шкафчик с точно такими же царапинками, и это было буквально неподалеку от того места, где было выкинуто тело, ну а дальше уже пошло все колоться.

При этом, к сожалению, не только за похищения сажают людей, но, допустим, и за кражу мобильника, причем не только за кражу, но если ты купил краденый мобильник, номер его пробивается по специальной программе, тебя могут тоже посадить. Такая "нулевая толерантность", как объявил Саакашвили, по отношению ко всей грузинской преступности, включая воров в законе, которых посадили всех, сплошь, то есть подходили к человеку и спрашивали "ты – вор?", он отвечает, естественно, "я – вор", иначе его раскоронуют, а парламент принял специальный закон, что если человек говорит "я – вор", его за это сажают. Вот их всех и пересажали.

Второе сильнейшее впечатление – это, конечно, Батуми. Представляете себе, идешь по набережной с премьером и премьер говорит: "Вот это здание прокуратуры, мы его продаем; вот это здание МВД, мы его уже продали; вот это здание дома правительства, мы его тоже уже продали". Видимо, так устроен мир, что продаются либо прокуратуры, либо следователи внутри этой прокуратуры – либо в розницу, либо оптом. Смысл тот, что все это они выселяют из прибрежной зоны, которая будет курортной, и в которой уже все раскуплено, причем "Хаятами", "Мэриоттами", и который через 5 лет будет Дубаем. А правительство высылают на задворки.

Причем еще более сильным впечатлением является не вот эта набережная, раскупленная "Хаятами", а райончик под названием Гонио. Это деревушка на самой границе с Турцией. И вот при Абашидзе в этой деревушке нельзя было строить, как в пограничном районе, даже пристройки. И один из владельцев гостиницы, с которым я беседовала, он мне рассказывал, как он ночью строил пристроечку, в которой селил гостей, потом платил за это взятки, и вот теперь пришло разрешение, он за год построил гостиницу такого ярко-оранжевого цвета, знаете, видимо, это было его представление о прекрасном и его представление о трехзвездочном отеле. Причем он сразу понял, что построил не то, и рядом строит уже четырехзвездочную гостиницу. Вот этого человека свободная экономика просто сделала миллионером в течение того времени, которое понадобилось, чтобы свергнуть режим Абашидзе, который в этой несчастной Аджарии контролировал все, включая торговлю наркотиками, потому что там ничего мимо товарища Абашидзе не проходило.

И по сравнению с тем, что я видела в Аджарии 6 лет назад, когда я приезжала на концерт Ростроповича, я видела город весь в портретах Абашидзе, "тонтон-макутов", которые за нами ходили с автоматами, чтобы предотвратить наше общение с народом. Нас там, помню, повезли в лучший в мире детский сад, который, как потом выяснилось, не работал, он только для гостей был построен, чтобы они на публику говорили, какой он хороший; лучший в мире университет, который тоже не работал, то есть там ремонт был, гости по телевизору говорили, какой он хороший, а студентов туда на всякий случай не запускали. И теперь вместо портретов Абашидзе на набережной реклама бесплатного WiFi.

И я вспоминаю это, и еще очень маленький момент. Я сравниваю это не только с тем, что было при Абашидзе, а с тем, что сейчас происходит в Абхазии. Потому что когда я приезжаю в Абхазию, я вижу там эти страшные совковые пансионаты, в которых отдыхает – извините, я уже говорила это слово, я повторю – только быдло, и которые существуют на том, что они формально государственные, они одного человека записывают, что он отдыхает, со ста берут деньги, остальное крадут, и сделать это нормальным местом для отдыха нет никакой возможности, пока все это не продадут. Потому что даже если поставить там одну замечательную гостиницу, то никто в нее не приедет, поскольку вокруг все это.

Я не уверена, что наши генералы мыслят на таком стратегическом уровне, но если бы они мыслили на стратегическом уровне, конечно, они должны себя спрашивать – а вот через 5 лет приедет абхаз в Аджарию? А напомню, что это одно и то же побережье, в Абхазии только чуть-чуть климат получше, самую малость. И вот он посмотрит на этот Дубай грузинский, вспомнит про российские пенсии и независимость, утраченную в пользу российских пенсий, а Абхазия фактически потеряла независимость, только не в пользу Грузии, а в пользу России, и скажет "ни хрена себе баян, независимость независимостью, но мы хотим Дубай". И я, конечно, сравниваю это с Сочи, потому что Сочи – это образец административной перестройки, затеянной потому, что президент Путин любит кататься на лыжах и плавать на яхте, и поэтому мы проводим Зимнюю олимпиаду в летнем городе, и тратим на это десятки миллиардов долларов. А я смотрю на премьера Аджарии, который говорит "вот моя набережная, которая была помойкой, переделали, затратили на это 5 миллионов евро", а дальше человек произносит фразу "это уже окупилось, потому что первый же участок под застройку, который мы продали, стоил больше 5 миллионов евро".

Третье, пожалуй, впечатление от Грузии, это, конечно, оппозиция. Или даже не только оппозиция, но и грузинская интеллигенция. Потому что грузинская интеллигенция очень Саакашвили не любит. Саакашвили и его люди платят ей абсолютной взаимностью. И надо понять, что грузинская интеллигенция – это ведь даже не интеллигенция в российском смысле, это аристократия – во французском. Вот там произошло абсолютно то же, что после Великой французской буржуазной революции между революционерами-буржуа и между аристократами. Потому что грузинская интеллигенция привыкла не только, что ты всегда поступаешь в университет, и сын твой поступает в университет, и взятки при поступлении берутся интеллигенцией же, заметим. Но и что режиссер может, допустим, позвонить президенту и сказать "вот там кого-то постреляли, он хороший человек, кто-то совершил преступление, давай его выпустим". А сейчас позвонить некому. И грузинская интеллигенция – это такая грузинская Вандея.

Кроме этого, огромное, конечно, количество недоброжелателей Саакашвили, потому что просто когда человек ломает совковую страну и Грузию тем более через колено с целью построить там западное общество, то что он делает? Ну, вот, он уволил всех взяточников, проще говоря – всех чиновников. Представляете, десятки тысяч людей. Он уволил тех же самых полицейских бывших – еще десятки тысяч людей. Тбилиси был, знаете, при Шеварднадзе, как и при всякой государственной анархии, он зарос всякими постройками, бог знает чем, в центре Тбилиси стоял зеленый пятиэтажный бордель, честное слово. Когда я говорю "бордель", это в прямом смысле слова, не в метафорическом. Вот его снесли. Или стоял шестнадцатиэтажный дом. Он по плану должен был быть семиэтажным, но, знаете, как-то подрос, пока его строили. Вот его снесли. Вот человека из этого дома, который снесли, я встретила на митинге оппозиции, он долго мне объяснял, что Саакашвили это кровопийца, а когда я его спрашивала "почему", он отвечал мне "потому что он людоед". Но, кстати, человеку дали компенсацию, но об этом говорят меньше и, к тому же, это, может быть, не всегда является утешением.

Такие вот вещи, когда людей ломают через колено, торговок выносят с улицы ОМОНом в охраняемые рынки, где они платят налоги. Была гостиница "Иверия" в центре Тбилиси, в ней жили беженцы. Представляете, как она выглядела? В самых страшных снах представьте, и это будет так. Гостиницу продали, беженцам дали по 7 тысяч долларов, на тот момент можно было купить на эти деньги квартиру – где-то далеко, конечно, не в центре, а еще лучше где-нибудь в других городах, а тех, кто не согласен, выселили с ОМОНом.

Вот это ощущение страны, которая на твоих глазах превращается в Америку, оно потрясающе. Она превращается в Америку не в том смысле, что она подчиняется Америке, а в том смысле, что она строит абсолютно свободное, абсолютно независимое, прозападное государство и, конечно, в этом смысле теоретические разногласия России и Грузии совершенно непреодолимы. Они связаны не с какими-то конкретными моментами, даже не с тем, что они сильно изменились после "революции роз", когда в Кремле решили, что "революция роз" грузинская не какое-то единичное явление, а системная опасность со стороны Запада, окружающего Россию. Они изменились потому, что это две разные системы ценностей. Есть люди, которые считают, что дважды два четыре, и добиваются денег и власти исходя из того, что дважды два четыре. А есть люди в Грузии, бывшие, которые думают о том, как было бы здорово, если бы мы впарили народу мысль о том, что дважды два это семнадцать.

И мое ощущение от грузинской оппозиции – я всегда удивлялась, чего она хочет. Мне показалось в этот мой приезд, что она сошла с ума. Вот беседуешь не с народом, не с рядовыми людьми на митинге, а с оппозиционером Георгием Хаиндравой. Он говорит: "В Грузии установлен полицейский режим. В Грузии бизнесменов заставляют давать деньги на личные счета чиновников". Я говорю: "А примеры?". Он говорит: "А примеры вы ищите сами, мое дело дать общую политическую оценку". Я говорю: "Ну, перестали же брать взятки полицейские". Он говорит: "А это не заслуга Саакашвили, это заслуга грузинского народа".

Печальная история заключается не в том, что бывает невменяемая власть, а бывает невменяемая оппозиция. Но если она не входит в парламент, как это произошло в Грузии сейчас, прежде всего по своему собственному желанию, потому что оппозиция пока отказалась входить в парламент, то невменяемой становится власть. Это такой политический закон, что не бывает власти хорошей без любой, в том числе и невменяемой оппозиции. Потому что грузинские полицейские сейчас ведут себя очень хорошо, и мало того, что они не берут взяток, они каждый раз, когда преступают закон и не дай бог кого-нибудь убили во время перестрелки, все это тщательно расследуется, и если полицейский сделал неправильно, то он садится в тюрьму. Вот ясно, что такое отточенное государство, такая великолепная государственная машина, которая создана в новой Грузии, очень либеральная и очень хорошая, она, если предоставить ее самой себе, даже без сумасшедшей оппозиции, ну, натворит все, что угодно.

А вот это два фундаментальных впечатления – это крайний либерализм, на самом деле крайний либерализм, грядущее экономическое процветание, на которое Грузия ориентирована, и тотальная реформа государственных органов до степени, которую трудно себе представить на постсоветском пространстве. Потому что армия, полностью реформированная даже не по американскому, а по израильскому образцу – это, кстати, мало кто знает, и почему-то наши милитаристы еще за это дело не ухватились, но вот я им даю наколку – дело в том, что господин Кезерашвили, нынешний министр обороны Грузии, он, господа, даже не грузин, он еврей. Он в свое время уехал в Израиль, там потом женился на грузинке – ну, он грузинский еврей, естественно – и вот сейчас огромное количество инструкторов в грузинском Минобороны как раз израильтяне, которые учат Грузию воевать против – догадайтесь, против кого – как Израиль воевал против арабов.

И результаты, господа, я серьезно говорю, не знаю, потому что пока все столкновения России с Грузией кончались, как ни парадоксально, в пользу Грузии, потому что Грузия каждый раз могла обосновать свои обвинения и великолепная государственная машина, полицейская машина, созданная Саакашвили, каждый раз было как в истории с нашими офицерами ГРУ, которые думали, что Грузия это еще провинция, и финансировали оппозицию и финансировали теракты, можно сказать, не отходя от кассы, и вели разговоры по сотовым, а выяснилось, представьте себе, что их сотовые разговоры слушают, какая неожиданность. И мы были там, где мы оказались.